Name: “Приготовьтесь, литургия должна свершиться!”
Item: “Приготовьтесь, литургия должна свершиться!”
Author: araks

	Вторник, 26.11.2024, 10:46

	Приветствую Вас Гость \| RSS
Главная \| \|Регистрация \|Вход

Меню сайта

Категории раздела

Обзор прессы [102]

Аналитика и Геополи́тика [52]

Армия [18]

Внешняя политика [7]

Наши баннеры

Коды баннеров

Друзья сайта

Архив записей

Статистика

Форма входа

Главная » » “Приготовьтесь, литургия должна свершиться!”

14:24

“Приготовьтесь, литургия должна свершиться!”

Исполнилось 110 лет Араму ЕРКАНЯНУ, уроженцу Карина (Эрзрум), который 17 апреля 1922 года вместе с Аршавиром ШИРАКЯНОМ осуществил акцию возмездия в Берлине над палачами армянского народа — Бехаэтдином Шакиром и Джемалем Азми, лично виновных в истреблении армян в годы геноцида 1915 года. Акция, как и другие подобные ей, была спланирована АРФ Дашнакцутюн осенью 1919 года. Операция называлась "Немезис”. Ни один из армянских мстителей не пострадал, а арестованные за подобные деяния Согомон Тейлерян и Мисак Торлакян были оправданы судами.
Арам Ерканян после берлинской акции переехал в Румынию, а в 1927-м — в Буэнос-Айрес, где его в 1934 году сразил туберкулез. Воспоминания Ерканяна "Как мы отомстили” изданы в 1949-м в Аргентине и известны у нас благодаря давнишней публикации в "Литературной Армении”, любезно предоставленной редакции "НВ”.
Небольшой комментарий. Арам Ерканян в воспоминаниях не называет своих сподвижников, их имена были озвучены гораздо позже. Неизвестный "он” — это Шаан Натали (1884-1983), в дальнейшем крупный общественно-политический деятель диаспоры, писатель.

Окончание.
Начало в номере "НВ” от 20 июля.

Вероятно, 15 марта могло изменить нашу программу и подтолкнуть нас, с учетом всех обстоятельств, на самые дерзкие шаги, если бы мы хотя бы за день могли узнать о том, что должно было произойти в доме вдовы Талаата в день годовщины его убийства.
Кто бы мог представить, что и турки имеют обычай справлять панихиду по своим покойникам! Это оказалось для нас неожиданностью. Вся нашедшая убежище в Берлине банда преступников-палачей собралась в доме Талаата помянуть покойника. Был совершен религиозный обряд, мулла прочитал отрывки из Корана.
Помянули память великого визиря и его великие деяния. Высказали слова утешения вдове Талаата и, выпив по чашечке черного кофе, разошлись. Молодые направились в кафе, а сверстники Талаата — замышлять новые злодеяния... Никто не может представить того, что могло бы случиться этой ночью, если бы армянские мстители были готовы встретить преступников во главе с Бехаэтдином при выходе из дома Талаата. Нет никаких сомнений, что годовщина смерти Талаата была бы отмечена достойно, если бы даже при этом пролилась и наша кровь.
Грюнвальд — западное предместье Берлина, известное своими великолепными виллами. Здесь, в мирной зелени садов, жили только состоятельные люди. Виллы окружены садами, а сады — высокими стенами.
Здесь находилась и вилла Энвера-паши, в которой жила султанша госпожа Энвер с двумя маленькими сыновьями, имея при себе в качестве охранника брата Энвера, якобы учившегося в Берлине. Мы не уделяли внимание этой вилле, так как Энвер давно уже покинул Германию и находился в Афганистане, где продолжал начатое им дело — присоединение Афганистана к Турции. Мы решили посмотреть эту виллу из простого любопытства.
Невозможно было представить, чтобы турецкие главари, проживавшие в Берлине в одном районе и, как нам было известно, проводившие свои ночные сборища и тайные совещания по одному из адресов в этом же районе, могли использовать для своих встреч виллу Энвера. Однако стало известно, как сообщил он нам в эту ночь, что Джемаль-паша, третий член триумвирата наряду с Талаатом и Эйвером, вернулся из Парижа и остановился на вилле Энвера.
Известие это делало вероятным проведение нового заседания на вилле Энвера в эту ночь. Естественно, что Джемаль-паша должен был отчитаться о результатах своей парижской миссии.
"Это была последняя миссия Джемаля-паши, — сообщил информатор, — так как он вскоре должен выехать в Москву, а оттуда на Кавказ и в Афганистан, чтобы присоединиться к Энверу. За ним должны последовать Джемаль, Азми и другие, роли которых уже определены. А доктор Назым останется в Москве, чтобы оттуда способствовать их делу и обеспечить поддержку Москвы”.
Уединенность Грюнвальда, безлюдность его ночных улиц придавали нам уверенность в том, что, отомстив, мы исчезнем бесследно. Настроение у нас было приподнятое, мы были даже веселы. Мы были почти уверены, что застанем группу здесь, ибо наши дневные наблюдения показали, что в этот день Джемаль Азми в своем магазине вовсе не появлялся и ни один из находившихся под нашим наблюдением не посещал известные нам пункты.
Первый понедельник после Пасхи. 17 апреля. День поминовения усопших.
Берлин сегодня выглядит так же, как и любой христианский город. Все отправляются на кладбища, в руках букеты цветов.
Верите ли вы в сны? Я — верю. Сны часто оказываются пророческими. Я расскажу вам сон, о котором он поведал нам в этот понедельник.
— Я видел во сне, будто я пошел в церковь (он засмеялся, засмеялись и мы, так как знали, что он никакого отношения к церкви не имеет). Был праздник. Была литургия. Дело происходило в Берлине, церковь была немецкой. Но внутри ее все было в точности как в армянской: алтарь ярко освещен, перед главным алтарем проповедник, одетый как армянский вардапет, пение и обряд армянской церкви. Народ, столпившись, наблюдает за службой, которая идет на немецком языке. А я, очарованный, исполненный сладкого блаженства, слежу за литургией, поглощенный церковной музыкой, не обращая внимания на слова.
Вдруг очень отчетливо слышу слова и мелодию:
— Хвали, Иерусалим, Господа...
Это ведь наш церковный похоронный псалом, закричал я и проснулся...
— Ребята, приготовьтесь, литургия должна свершиться! Этот сон — оповещение, — сказал он, и лицо его светилось.

Около пяти часов мы уже проводили Джемаля Азми, шедшего своей величественной походкой паши до своего дома. К шести часам мы сопровождали вдоль всей Уландштрссе Бехаэтдина Шакира с его супругой. И они вошли в дом Азми-бея.
Семейный визит в этот час позволял предположить, что этот вечер они собираются провести вместе. Пообедают, повеселятся, наверняка будут вспоминать и те дни, когда они уничтожали армян.
...А вот и прекрасная госпожа Талаат. Теперь на ней нет и следов траура. Улыбчива и весела, как этот солнечный апрельский день. Восемь часов. Никто пока не вышел. Значит, они действительно решили провести вместе веселый вечер. А из окон второго этажа, где расположена квартира Азми-бея, льется свет.
"Этой ночью все должно быть закончено, любой ценой” — таково было его последнее указание. Уже определены позиции, которые нам надо занять, улица, по которой мы должны скрыться.
Мы знали, что подобные сборища у них раньше 11 часов не заканчиваются. Мы действовали спокойнее и расчетливее, чем в грюнвальдскую ночь. Мы не сомневались, что не упустим их, так как шли мы к дому Азми-бея по тому тротуару, по которому неизбежно должна была пройти группа.
Группа прошла перед нами, когда переходила улицу, которая в двухстах метрах от дома Джемаля Азми выходила на Уландштрассе. Мы вышли им навстречу, словно случайные прохожие, свернувшие с ближайшей улицы.
Впереди шагал Рухси-бей, отвратительный тип, живший в доме г-жи Талаат и служивший ей в качестве секретаря. Жены Джемаля Азми и Бехаэтдина Шакира в сопровождении своих детей шли отдельной группой, а за ними следовала г-жа Талаат, по обе ее стороны — Джемаль Азми и Бехаэтдин. Они были увлечены горячей и веселой беседой.
Оттолкнуть г-жу Талаат и всадить две пули в две головы заняло всего лишь мгновение. Когда два трупа упали друг на друга, за секундным каменным молчанием последовали стенания и крики: "Папа! Папа! Папа!”
Как это случилось, не знаю. Заметил только, что упал и Т., револьвер его отлетел в сторону. А г-жа Талаат, не обращая внимания на вопли и плач остальных, склонившихся над трупами, пытается схватить Т.
Дуло моего пистолета приставленное к ее груди, заставило ее отпрянуть. И вновь — шаг вперед и попытка схватить Т. Новая попытка — и снова угроза, пока Т. не отпрыгнул в сторону.
Еще одна пуля — в электрическую лампочку — промах. Но мы уже на Людвигштрассе, а несколько поздних прохожих еще не пришли в себя от потрясения.
А когда плач и крики о помощи привели их в чувство и стали открываться окна, мы уже были далеко.
Я чувствовал себя легко, будто гора, сдавливавшая грудь, наконец-то свалилась с меня. Я был уверен, что пуля моя была смертельной.
Возмездие свершилось, обет мой, данный армянским мученикам, — исполнен.
Mы сделали свое дело. Теперь дело было за немецкой полицией.
В ту же ночь, когда наши пули поразили двух чудовищ, их трупы были отвезены в морг и в ожидании вскрытия брошены среди трупов простых покойников.
..."Севейдж”, который после выстрела в голову Джемаля Азми выпал из рук Т., был найден на месте и подтвердил правильность информации Министерства иностранных дел об отправке в Берлин армянских террористов. На следующий день в палисаднике одного из домов на Людвигштрассе найден был и револьвер "Манлихер”, из которого была выпущена пуля, насквозь пробившая череп Бехаэтдина.
Не было ничего удивительного в том, что пуля из "Севейджа” застряла в голове Джемаля. Тот, кто видел его квадратный череп, вероятно, очень удивился бы, если бы она вылетела из него. Но нашей целью была не дырка во лбу, нам надо было покарать преступника, и мы это сделали.
На следующий день мы, как и договорились, встретились в Английском кафе. Мы разговаривали только взглядами и улыбками. Тем же вечером мы узнали всю историю из газет, получили новые указания и расстались.
Нам, например, было интересно прочитать в газетах о таком эпизоде.
Оказывается, сегодня рано утром Экмель, сын Джемаля Азми, позвонил одному из своих приятелей и сообщил, что вчера ночью, вернувшись домой, он обнаружил там трупы своего отца и Бехаэтдина Шакира. Он все время повторял: "Убийцы Талаата добрались наконец до моего отца...”
Мы рассмеялись.

У полиции и газет не было никаких сомнений в том, что террористами были армяне. Газеты единодушно заявили, что убийцы Талаата спустя год возобновили свою деятельность в Берлине. И гневно обвиняли полицию в том, что она, будучи предупреждена о прибытии террористов в Берлин, не предотвратила преступление. Они писали, что Германия превратилась в поле боя между армянами и турками, и требовали от полиции любой ценой найти террористов и положить конец их деятельности... "Пусть армяне мстят в других странах”, — писали они. А туркофилы добавляли: "Если бы в прошлом году Тейлерян не был оправдан, его друзья вряд ли решились бы на это новое преступление”.
И хотя и на этот раз вспомнили о зверствах турок, однако возмущение было всеобщим. Во-первых, немцы не желали смириться с тем, что их столица превратилась в арену армянской мести, и, во-вторых, они считали, что два трупа и бесследно скрывшиеся террористы подрывают престиж их полиции.
Немедленно был отдан приказ взять под строгий контроль границы и доставлять в Берлин всех армян, пытающихся пересечь границу.
Домовладельцы, сдающие в аренду комнаты, обязаны были сообщить полиции об отсутствовавших в те дни квартирантах-армянах.
Все армяне, прибывшие в Германию в
последние два месяца, должны были явиться в полицию для допроса.
Эти и другие распоряжения свидетельствовали, что у них не было никаких сомнений: террористы были армянами. Так что необходимо было предотвратить их выезд за пределы Германии, причем все были уверены, что террористы в конце концов будут схвачены, так как г-жа Талаат заявила, что она, безусловно, узнает их, ибо видела обоих вблизи: одного — когда пыталась схватить его, другого — когда он угрожал ей револьвером.
Каждого армянина, которого доставляли в полицию, предъявляли для опознания г-же Талаат. И допросив, освобождали только после того, как она соизволяла объявить, что, мол, нет, это не он.
Так, в какие-то два дня полиция проверила более пятидесяти проживающих в Берлине армян. А мы? В полицию мы не пошли. Мы спокойнее и безмятежнее, чем до 17 апреля, как туристы, наслаждались жизнью, лишь по вечерам интересуясь, принято ли решение о нашем выезде из Германии.
Как-то вечером он показал нам фотографию и шутливо спросил:
— Посмотрим, узнаете ли их?
Мы взглянули и рассмеялись. Это были фотографии Бехаэтдина и Джемаля Азми, лежавших под белыми простынями в стоящих рядом кроватях. У Бехаэтдина на лбу темное пятно — оставленный мною след. Рядом — вдовы со скорбными лицами, а ведь когда-то наверняка веселились при виде армянских вдов.
Однако самым интересным было то, что на стене над кроватями висел крест.
Он рассказал, что это часовня при морге. Родственники убитых не пожелали, чтобы они оставались среди других покойников, и потребовали оказать им достойное пашей уважение. И их трупы перенесли в часовню. Родственники потребовали убрать крест, так как убитые были мусульманами. Но немцы отвергли попытку поставить мусульманство убитых выше креста, и поскольку турки были не у себя в Константинополе или Трапезунде, то вынуждены были уложить под сень креста его ненавистников.

Полиция продолжала действовать так же энергично. Газеты изредка подогревали царившее в обществе возмущение, так как дни проходили, а сообщение об аресте террористов все не поступало.
Турки делали все, что возможно, и призывали полицию продолжать поиски. Не удовлетворившись действиями полиции, они обратились в частные агентства и наняли частных детективов. Персы, число которых в Берлине было не очень велико, но которые играли важную роль в сфере торговли, побуждаемые религиозными чувствами, также активно участвовали в поисках и не жалели на них средств...
Так составилась целая армия для борьбы с "Немезисом”, в распоряжении которого, как предполагалось, также имелась целая армия. Несчастные, они в своем страхе и предположить не могли, что сила этой армии не в ее количестве, а в духе армянских мстителей.
Паника с каждым днем все усиливалась. И до нас доходили слухи, что Азми-бей (вали Бейрута) и остальные преступники уже оставили свои квартиры. Джемаль-паша на следующий же день выехал в Мюнхен, где он жил и где чувствовал себя в большей безопасности. Этот удар, несомненно, ускорил его отъезд в Афганистан, к Энверу, до которого, однако, он так и не добрался — в Тифлисе его настигла пуля армянского мстителя, от которой он бежал из Берлина.
В минуту отчаяния они созвали собрание и, не надеясь уже на немецкую полицию, обратились с просьбой к Мустафе Кемалю разрешить им вернуться в Турцию, ибо "отныне ни в одном из уголков мира, кроме своей родины, мы не можем чувствовать себя в безопасности от армянских преступников...”
С другой стороны, они разрабатывали программы по поимке террористов, в случае же неудачи надеялись отомстить, хотя бы оклеветав несколько армян. Мы слышали, что были даже названы конкретные имена этих армян. А истинных исполнителей акции никто не подозревал и никто на них не доносил. Не удивляйтесь, но это... совершенно другая история.
Турки бесились, видя, что полиция не арестовывает и не сажает в тюрьму тех, на кого они указывали. Они сожалели, что они не в Турции, где было преступлением уже одно то, что ты — армянин. И никак не могли осознать, что Германия, как бы она ни была возмущена, это не Турция.
Но если оснований для ареста и не было, тем не менее все, на кого указывали или падало подозрение, находились под строгим надзором тайной полиции.
Одним из них был Аветикян, который еще сохранил титул консула Республики Армения. Турки упорно утверждали, что этот добродушный игдырский миллионер финансировал террористическую деятельность, требовали немедленно арестовать его и обыскать консульство, где якобы обязательно будут обнаружены улики.
То же говорилось о Гринфельде, после республики, почтенном армянине, хотя и носящем фамилию отца-англичанина. И, наконец, обо всех тех, кто год назад во время судебного процесса над Согомоном, не предполагая даже о том, что случится через год, открыто явились в суд и выступили в его защиту. Для турок появился повод отомстить и за прошлое, воспользовавшись царившей атмосферой, ищущей удовлетворения в суровом наказании.
Однако немецкая полиция ответила туркам, что посол и консул, как и посольство и консульство, согласно международным законам, неприкосновенны, и удовлетворилась лишь тайным наблюдением за посетителями этих учреждений.
Активность поисков снизилась, когда через неделю мы узнали, что из Мюнхена в Берлин доставили арестованного молодого человека (Берберяна) в качестве одного из террористов. Вдова Талаата, увидев его, решительно заявила:
— Это один из них, тот, который упал на землю и которого я пыталась задержать...
Но полиция была уверена, что уже поймала одного и скоро найдет и второго, раскроет организацию заговорщиков, которая, со слов турок, обрела в их сознании легендарную окраску.
А невинного молодого человека арестовали вот почему. Берберян задумал поехать на пасхальные праздники в Берлин, где в эти дни собралось много армян, среди которых были и его знакомые. Его домовладелица, истинная немка (а каждый домовладелец и швейцар в Германии — это секретный агент тайной полиции)^ сообщила в полицию Мюнхена о том, что ее жилец-армянин в эти дни находился в Берлине. Полиция арестовывает молодого человека и пересылает его в Берлин для предъявления госпоже Талаат. И вот госпожа Талаат утверждает, что он один из террористов.
Когда мы покидали Германию, Берберян еще находился в тюрьме, где и оставался почти шесть месяцев, до тех пор пока все попытки доказать его вину провалились и госпожа Талаат вынуждена была заявить: "Мне кажется, что это он”.
Все уловки, к которым прибегала полиция, чтобы доказать виновность Берберяна, провалились. Как-то ночью даже оцепили Уландштрассе и попытались воспроизвести сцену, разыгравшуюся здесь 17 апреля. Берберяна привезли в закрытой карете. Все было воссоздано до мельчайших подробностей в надежде, что юноша выдаст себя. Его невиновность выдержала и этот эксперимент. Но госпожа Талаат упорно настаивала на своих показаниях. И ее упорство было единственной причиной его пребывания в тюрьме.
Полиция, однако, исчерпала все доводы. И у нее появилось право сомневаться в показаниях турчанки. Г-же Талаат пришлось подчиниться давлению полиции и сменить свое "точно” на "кажется”, удовлетворившись тем, что сумела продержать шесть месяцев хоть какого-то армянина в тюрьме.
Я не думаю, что это было слишком много для прекрасной госпожи Талаат, однако я больше беспокоился о том, чтобы Талаата, Бехаэтдина и Джемаля Азми нам не показалось слишком много... Но беда в том, что этого действительно показалось много, и не госпоже Талаат, не туркам, а... "нашим”.
Необходимо было воспользоваться тем обстоятельством, что всеобщее внимание привлечено к Берберяну. Конечно, трупы двух турок не могли стать вечными стражами немецких границ, только скорейшее преодоление которых могло поставить точку в нашей программе.
Берлин уже не таил для нас никакого очарования, какой бы привлекательной ни казалась наша жизнь в этом городе. Кто мог гарантировать, что в любой момент перед нами не предстанет полицейский и не пригласит нас в полицию?
Было приказано готовиться к отъезду в Вену. Несколько дней потребовалось на оформление документов. В эти дни было необходимо выполнить массу формальностей как для въезда в Австрию, так и для выезда из Германии. Он также решил после нашего отъезда покинуть Берлин.
Он приказал нам подождать несколько дней и, получив от него записку из Брюсселя, немедленно выехать в Вену, оттуда в Софию и там ждать его, чтобы наконец испытать истинную радость от свершенного возмездия.
При расставании он расцеловал всех нас. В этом поцелуе была уверенность в окончательной победе.
А еще через несколько дней поезд вез нас к австрийской границе.
Когда мы, пройдя таможню, ступили на австрийскую землю, мне показалось, что я вышел из тюрьмы на свежий воздух.
Перевод с армянского
Л.КАЗАРЯНА

(С сокращениями)

"НОВОЕ ВРЕМЯ"