В Армении многие и помнят, и знают историю ареста поэзии — эпохальной и нашумевшей книги Паруйра Севака (1924-1971) "Да будет свет”. Редактора этой книги, известного армянского писателя и яркого публициста Мкртича Саркисяна (1924-2002), нет уже в живых, однако он оставил обширные мемуары о своих встречах с П.Севаком, в том числе и о том роковом для поэта событии.
В 1962-1970 годы М.Саркисян занимал должность главного редактора издательства "Айастан”. Когда наступили времена свободы слова, бывший тогда директор издательства Хикар Барсегян в 1992 году издал свою книгу, в которой представил себя другом, защитником П.Севака и знатоком его поэзии. Однако домыслы и фальсификация фактов автора были разоблачены в мемуарном цикле М.Саркисяна, опубликованном в 2000 году на страницах "Гракан терт”.
А еще раньше, в 1993 году, Х.Барсегян был уличен во лжи после публикации на страницах газеты "Айастани Анрапетутюн” ордера на арест книги Севака — документа, который директор издательства написал будучи в отпуске, нигде его не зафиксировал и не поставил в известность главного редактора и редактора книги М.Саркисяна.
В личном архиве писателя Геворка Аршакяна сохранился сигнальный экземпляр книги с автографом Х.Барсегяна, скорее всего, адресованным директору типографии: "Тираж придержать, ни один экземпляр никому не выдавать до новых распоряжений”. Волокита с вето на сборник длилась полтора года. Полтора года здоровье поэта было на грани нервного срыва.
Предлагаем читателям эту мемуарно-детективную историю рождения и ареста одного из шедевров творчества П.Севака, вызвавшего невиданный ажиотаж и в партийных верхах, и в читательских кругах.
ПРЕДЫСТОРИЯ
ВЕТО — ОБВИНЕНИЕ
В МОШЕННИЧЕСТВЕ
В первой половине 1968 года мне было поручено отредактировать книгу стихов Паруйра Севака "Да будет свет!” (Сразу хочу внести ясность: с удивлением прочитал в книге Хикара Барсегяна: "Редактором книги "Да будет свет” был Мкртич Саркисян. Как работали над книгой "Да будет свет” автор и редактор в 1966-1967 гг., когда и какие стихотворения они сняли или добавили, им одним ведомо”. В указанные годы эту книгу я не держал в руках, а значит, и не мог работать над тем, чего у меня не было.) В начале 1969 года я закончил редактировать книгу. Некоторые задержки были связаны с включением в нее новых стихотворений или внесением кое-каких изменений. Признаюсь, что редакторская работа над рукописью была увлекательной и доставляла удовольствие. Несколько раз прочитал ее, и каждый раз это было захватывающее чтение. Не скрою, что рука не поднималась на редакторское вмешательство в текст. После обсуждения с поэтом некоторых натуралистических страниц с его согласия они были сняты из поэмы "Трехголосная литургия”. Трудно вспомнить, какие еще произведения не были включены, во всяком случае это были три-четыре стихотворения, которые не улучшили и не ухудшили бы художественное качество книги. Если замечание касалось художественной стороны текста, с которым Паруйр соглашался, он с улыбкой произносил: "Снимаем!” Однако на замечания идейного характера обижался, возражал, и мы начинали с ним спорить.
Я с гордостью подписал рукопись в печать, поскольку дал "добро” появлению на свет книге, которую не страшило время. На радость мне и автору ЦК Компартии Армении не изъявил желания ознакомиться с рукописью, и она беспрепятственно спустилась в типографию. Завершался 1969 год. К концу декабря появился сигнальный экземпляр книги. Был готов весь тираж.
Однако судьба распорядилась по-своему. Председатель Госкомиздата Айкарам Утмазян поручил мне найти Паруйра Севака и пригласить к нему.
— Зачем? — между прочим спросил я.
— Для участия в ближайшем заседании коллегии, — ответил он несколько обиженно. — Будем обсуждать вопрос твоего директора и твой тоже.
— За что? — уже насторожился я.
— Его — за то, что влез в государственный карман, нарушив размер гонорара, а тебя — за беспринципность, за то, что скрепил своей подписью его договор. Найди Севака, его все обыскались.
Возможно, талант, высокое положение Паруйра давали ему право выступить со своим весомым словом. Он был депутатом Верховного Совета СССР, лауреатом Государственной премии Армянской ССР, доктором филологических наук...
Поручение Утмазяна я решил не выполнить. Вовсе не стоило Паруйру выступать — нажил бы себе неприятностей. Главная редакция к тому времени уже подписала и утвердила выпуск 25-тысячного тиража книги "Да будет свет”, сигнальный экземпляр лежал на столе директора издательства. Мы обсудили это с моими заместителем Геворком Аршакяном.
— Геворк, мы должны искать Паруйра, но находить его не стоит. Иначе он может выступить против Хикара Барсегяна, и нам потом придется с Паруйром спасать его книгу.
Паруйра нашли не мы с Геворком, а другие. Через пару дней Геворк Аршакян сообщил, что прошлым вечером Паруйр был в гостях у Айкарама Утмазяна, где находился и его зам Ваагн Мкртчян, и они беседовали допоздна.
— А ты откуда знаешь?
— От жены Айкарама, Рачуи Джинанян.
И случилось непоправимое. 5 января состоялось заседание коллегии Госкомиздата, на котором обсуждался вопрос гонорара за книгу библиографии "Ст.Шаумян” Х.Барсегяна. Во время перерыва я снова (в присутствии Г.Аршакяна, Гр.Баласаняна, Е.Ованисяна) попросил Паруйра воздержаться от выступления, не скрывая своего беспокойства за судьбу книги "Да будет свет”. "Постарайся не оскорблять Хикара, не забывай, что он директор издательства и у него есть право на вето”.
Паруйр отмахнулся. Я понял, что зря его уговариваю. И он выступил — строго и толково, а в конце сказал:
— Товарищ Барсегян, как прикажете вас понимать: одной рукой вы пишете книги о Ленине, Степане Шаумяне, а другой рукой влезаете в карман созданного ими государства? Разве ваш поступок не является мошенничеством?
— Так вы что, обвиняете меня в мошенничестве?
— Если я прав, то да, — не отступил поэт.
— Ладно, — зловеще буркнул Хикар Барсегян.
Произошло то, чего боялся не только я один. Ярлык мошенника, что и говорить, было не шуточное обвинение. Как и следовало ожидать, председатель Госкомиздата одержал блестящую победу. Решение об освобождении Хикара Барсегяна должно было быть отправлено в ЦК Компартии Армении на утверждение. Я получил очередной выговор коллегии и ушел с заседания. На сердце было неспокойно за поэта и судьбу его книги.
ЗАКРУТИЛСЯ
МЕХАНИЗМ ИНТРИГ
В те дни ни Айкарам Утмазян, ни его заместитель Ваагн Мкртчян — никто и ни разу ни в чем меня не обвинили, не грозили обсудить мой вопрос из-за книги Паруйра Севака. Однако постепенно, исподволь усиливалось давление на меня того же Госкомиздата. Всячески старались сделать мне замечание. Становилось явным предвзятое ко мне отношение. Хотя придирки не имели ничего общего с "Да будет свет”, я чувствовал, откуда ветер дует и что выстраиваются редуты самозащиты, выискиваются потенциальные "крайние”, с тем чтобы, если заварить кашу, втянув в общий котел невинных жертв, можно было бы легко с ними эту кашу расхлебывать. Если заглянуть в архив Госкомиздата, то можно будет обнаружить с десяток разных выговоров, которыми "наградило” меня начальство за нерадивую работу, идеологически слабые книги и прочее...
Спустя несколько дней после коллегии Хикар Барсегян направил официальное письмо руководству комитета, в котором уведомил о нецелесообразности распространения тиража сборника "Да будет свет”. О письме он не сообщил ни мне, ни другим сотрудникам.
Полагаю, что запрет на книгу Паруйра со стороны директора издательства должен был вызвать замешательство, даже тревогу у руководства комитета. А.Утмазян и В.Мкртчян были умные люди, и не обязательно было быть пророками, чтобы понять: Хикар Барсегян бросает вызов им и Паруйру Севаку для продолжения боя и решительной победы. В комитете перепугались, но не предались панике. Однако в цэка, особенно в верхних эшелонах, утратили бдительность и не стали преследовать книгу, не составили никаких инструкций. Конечно, у состряпанного Хикаром Барсегяном дела были старательные продолжатели...
ПОД КОНТРОЛЕМ АНДРОПОВА,
ИЛИ КОЧИНЯН —
ДРУГ СЕВАКА
Вскоре Хикар Барсегян преподнес еще один сюрприз.
— Знаешь, наша книга (так и сказал — наша книга) в подстрочном переводе находится у Андропова.
— Кто такой Андропов? — растерялся я.
— Руководитель КГБ страны, — рассмеялся Барсегян, но не над моей безграмотностью, а над моим замешательством.
— Откуда ты узнал?
— Это не важно.
Я уже не сомневался, что мы с Паруйром угодили в водоворот с такими завихрениями, которые, как правило, утопающим могли гарантировать только моральную победу. Я поспешил позвонить по правительственному телефону (в кабинете у меня сидел Геворк Аршакян) первому секретарю ЦК Компартии Армении Антону Кочиняну и попросил срочно меня принять.
— Послушай, — раздался его дружелюбный голос, — раз у тебя такой важный разговор, прямо сейчас и подъезжай к цэка.
— Товарищ Кочинян, — сразу начал я, войдя в кабинет, — знаете ли вы, что книга Севака находится в ведомстве Андропова?..
— Говори толком, какого Андропова? — Кочинян напрягся.
— Председателя КГБ.
— Откуда тебе известно?
— Хикар Барсегян сказал.
Лицо первого секретаря стало непроницаемым. Он призадумался, потом сказал:
— Ну, раз Хикар Барсегян говорит, значит, должно быть это так, — то ли с иронией, то ли всерьез сказал он. — Знаешь, я уважаю Паруйра Севака и, пока являюсь первым секретарем цэка партии, заверяю тебя, ни один волос не упадет с головы ни Севака, ни с твоей.
— Правильно ли я понял, что книга "Да будет свет” будет спасена? Почему цэка партии не скажет своего авторитетного слова о книге?
— Верно говоришь, — и Кочинян сморщил лицо, — сейчас я вызову Роберта Хачатряна и поручу ему ускорить выход книги. Конечно, не мне судить о ее недостатках и достоинствах. Признаться, сложная книга, читаю и ничего не понимаю.
Чуть погодя вошел Роберт Хачатрян, секретарь цэка, курирующий идеологические вопросы. Я его хорошо знал. Лет семь-восемь мы работали с ним вместе в аппарате цэка, в отделе культуры. Грамотный, эрудированный, наделенный ораторским талантом Роберт Хачатрян, конечно же, мог стать настоящим историком, даже писателем, если б не его стремление сделать карьеру. Не в меньшей мере мешала ему и лень, а должность секретаря заметно вскружила голову. Своим мещанским, барским отношением к армянской интеллигенции он отдалился от нее. К "Да будет свет” Паруйра Севака у него было явно негативное отношение.
— Послушай, Роберт, — обратился Кочинян к вошедшему секретарю, — товарищ Саркисян жалуется, что мы не проявляем оперативного отношения к книге Паруйра Севака. Когда ты ее прочитаешь, чтоб на нас больше не жаловались? Даю тебе три дня, на нас давят писатели, народ, наверху тоже ждут ответа, книга взята под их контроль...
— Товарищ Кочинян, все равно товарищ Хачатрян не прочитает книгу.
— Слышишь, Роберт Хачикович, нам больше не верят, — в голосе первого секретаря появились металлические нотки, — поторопись...
...На защиту П.Севака и его книги встала армянская интеллигенция. Правление Союза писателей обратилось в ЦК Компартии Армении с просьбой снять арест с тиража книги, отметив ее высокий художественный и идейный уровень. Под обращением подписались Эдвард Топчян, Рачия Ованисян и Степан Аладжаджян. Высокое мнение выразила и комиссия ЦК Компартии, в которую входили Эдвард Топчян (первый секретарь СП Армении), Айкарам Утмазян (председатель Госкомиздата Армянской ССР), Эдвард Джрбашян (директор Института литературы АН Армянской ССР). Однако к голосу интеллигенции никто не прислушивался. Напротив, имели силу клеветники, политические иезуиты, громкие голоса которых доходили до Москвы.
ЛИХА БЕДА
НАЧАЛО
Прошли месяцы, затем год, но Роберт Хачатрян так и не "прочитал” "Да будет свет”. Не пожелал прочитать. Побоялся иметь собственное мнение и высказать его. Он не понимал, что в данном случае трусу не прощают. После разговора в кабинете Кочиняна он методически стал пилить мои нервы, выводить из равновесия, укорять в том, я плохой работник, поэтому подписал в печать книгу, которая неприемлема с идеологической точки зрения и вредна. "Ты поставил нас фактически перед нерешаемой проблемой”, — заявил он во время одной из наших встреч. "Послушайте, товарищ Хачатрян, — не выдержал я, — моя семья состоит из пяти человек, и каждый день, выходя из дома, семья поручает мне решить как минимум пятнадцать проблем. Вы же один из руководителей страны, а хотите прожить беззаботно и без проблем. Кто избегает проблем, тому не следует занимать столь высокий пост”. Обиделся Роберт Хачатрян: "Посмотрим, как ты заговоришь, когда твой вопрос будет разбираться на заседании бюро цэка”. — "Прошу не запугивать меня бюро. Я достаточно получал по шапке от бюро, так что кожа у меня задубела. Знайте, что вы не имеете права нарушать решение советского правительства. Во введении к инструкции Главлита черным по белому написано, что книги депутатов СССР и верховных советов союзных республик не подлежат вмешательству Главлита. Так что тут ваши руки коротки. А главное, вот что я хочу вам сказать: книга Паруйра Севака — великая и могучая книга, меня надо благодарить, а не наказывать за то, что я подготовил ее к печати. А если книга Паруйра Севака стала для вас проблемой, то вы сами эту проблему и создали — цэка Компартии, а не редактор книги. Паруйр Севак достиг таких высот, что если вы попытаетесь столкнуть его вниз, то он прежде всего упадет вам на головы”.
В цэка не стали обсуждать вопрос о снятии ареста с тиража книги. Мне не хочется вспоминать те угрозы, запугивания, бессонные ночи, тревожные будни, которые пришлось пережить мне. В красной стране я превратился в красный лоскуток материи, завидев которую горе-руководители, точно быки с налитыми кровью глазами, принимались меня бодать. Им в голову не приходило, какие тяжелые, неизлечимые раны они наносят. Складывалась атмосфера политической нетерпимости, недоверия. Однако более тяжелым было состояние самого поэта — его смелость и упорство сходили на нет и, что еще хуже, покидала надежда. Он, который верил в свою неуязвимость, понял, что ни звания, ни степени больше не имеют значения в обществе, в котором любовь и уважение существуют в принудительном порядке, как и налогообложение, как приговор суда, в котором жизненной движущей силой является насилие. Паруйр Севак замечательно сформулировал сущность своего времени: боль, боль стимулирует нашу жизнь — такова правда. Все чаще у меня (да и у других близких) вызывало тревогу и опасения его душевное состояние.
Таким образом, стало ясно, что к дальнейшей судьбе книги "Да будет свет” Хикар Барсегян уже не имел никакого отношения, судьба ее была во власти вышестоящей инстанции и решалась в стенах цэка партии. По всей видимости, вершителями судьбы была небольшая группа людей, а авторов расписанного сценария вряд ли сегодня можно назвать поименно, поскольку говорят, что никаких следов в архивах ни цэка, ни КГБ не сохранилось.
...У работников цэка (и не только) есть "оправдательные” аргументы — доносы и давление Москвы, из-за чего они якобы не могли дать зеленый свет книге. Старая знакомая песня. Семьдесят лет мы своей трусостью потворствовали доносчикам, семьдесят лет над нами довлел идеологический пресс Москвы, однако, невзирая на это, издавались Чаренц и Бакунц, Шираз и Даштенц, Шант и Верфель. Разумеется, давление порождает и противостояние, и великие ценности пробивали себе путь даже сквозь каменную толщу и выходили на свет божий. Тем не менее в этом вопросе, как мне кажется, непонятную позицию занял первый секретарь цэка Антон Кочинян. Он считал себя другом Паруйра Севака. Неужели инертность является лучшим средством защиты друга? Но, как знать, может быть, в те тяжелые дни невозможно было быть рядом с поэтом-бунтовщиком, когда армянские доносчики рука об руку, вдохновляемые поддержкой со стороны Москвы, могли подкопаться и под уважаемого первого секретаря. Не будем выискивать виновников — их можно разглядеть и невооруженным глазом...
ПОСМЕРТНАЯ
ВСТРЕЧА
С ЧИТАТЕЛЕМ
Приближался неизбежный финал, который, однако, оказался слишком неожиданным и непредвиденным. Тяжелое душевное состояние Паруйра Севака усугублялось, он стал неуравновешенным. Увы, были тщетны все увещевания, что не стоит близко к сердцу принимать арест книги, что все равно читатель скоро ее увидит. Помню, как весной 1971 года мне с трудом пришлось вывести его из цэка. Он совершенно утратил самообладание — сорочка на нем была порвана, в глазах слезы, и он ругался. Чтобы Паруйр ругался — нет, речь идет не об уличной брани: он безадресно крыл всех негодяев, всех судей души человека, врагов света и прочее.
Трагическая смерть Паруйра стала сейчас предметом обсуждений: было ли это убийством или несчастным случаем? Выдвигается даже версия самоубийства (что и говорить, совершенно неприемлемая: ведь в машине с ним были жена и двое сыновей). По-моему, это была злая случайность. Одно могу сказать с уверенностью: в том душевном состоянии, в котором находился Паруйр в последние дни, ему не следовало садиться за руль. Он к тому же был неопытным водителем, сетовал, что не может дать задний ход и т.д. Он ездил из деревни в город или обратно с помощью водителя союза писателей Симона: в городе машину вел Симон, а на трассе — Паруйр.
После его смерти вето с тиража было снято. Книга подверглась легкой косметической правке (удалили одно стихотворение и восемь строк из другого стихотворения), и она пришла к читателю.
В наши дни муссируется факт изъятия произведений из книги Паруйра Севака, я даже знаком с довольно сомнительными машинописными страницами текста, которые якобы (возможно) являются стихотворениями Паруйра Севака и были сняты из сборника "Да будет свет”.
Как я уже отмечал, во время редактирования между мной и автором возникло творческое взаимопонимание, мы оба были заинтересованы и старались, чтобы сборник получился композиционно более компактным и целостным, художественно убедительным, добротным. И включаемые в книгу произведения, и советы автору преследовали именно такую цель. И могу уверенно сказать: "Да будет свет” в своем классическом виде ("Айастан”, Ереван, 1969) является детищем и автора, и редактора, и ни одно значимое стихотворение, поэтический цикл или поэма в процессе редактирования не были убраны из рукописи без ведома Паруйра Севака. Арест уже напечатанного тиража, пожалуй, и породил предвзятые, смутные высказывания и предположения.
Страховщики, противники книги не получили поддержки из Москвы, лишь их хронический страх переадресовался, и они должны были держать ответ перед народом — всегда и во всем, — искупить свою вину и чистосердечно во всем сознаться.
Арестовавшие книгу знали, что литература во все времена находится в оппозиции к господствующей власти, какой бы передовой она ни была, потому что литература стремится к идеалу, к совершенству, к Богу...
Подготовила и перевела
Каринэ ХАЛАТОВА "Новое время"
|
