В московском издательстве "Художественная литература” вышел в свет очередной, уже 6-й, том собрания сочинений Зория БАЛАЯНА. В него вошли ранее опубликованные книги "...Моя Киликия”, "Путь к океану” и "Киликия. Возвращение”, щедро иллюстрированные штриховыми рисунками автора — живыми и трепетными, сделанными непосредственно на борту судна. Согласно традиции, предлагаем читателям предисловия к книге, написанные поэтом и литературным критиком Светланой СОЛОЖЕНКИНОЙ и академиком Сергеем САРИНЯНОМ, а также отрывки из книги "...Моя Киликия”.

Светлана СОЛОЖЕНКИНА

РЫЦАРЬ ПЕЧАТНОГО ОБРАЗА

...Вспоминается — как давно это было! — осенний праздник переводчика, который мы отмечали в Армении, в горах. Там, на несколько языческом празднике, под неповторимо синим армянским небом, на какой-то поляне, живописно уставленной бочками, на которых красовались "дары земли”, подошел ко мне Зорий Балаян и в дружеской беседе поведал мне об испепеляющем его желании — "покончить с беллетризмом”. "Никаких романов! Никаких повестей!” — вдохновенно вздымал он к небу свой бокал. Я, конечно, не соглашалась. Мне так нравились его рассказы о Крайнем Севере, его повести, его романы! И я никак не могла понять, почему очерки — пусть трижды нужные и интересные, также отмеченные печатью таланта — должны вытеснить и зачеркнуть прозу писателя...
Теперь, по прошествии лет, вижу, что спорить не стоило. Надо было просто вспомнить пушкинское "...гений, парадоксов друг”. И понять, что предо мной — рыцарь. "Почему рыцарь?!” — удивитесь вы. Попробую объяснить.
Рыцари бывают разные. Одни — на час. Такие вдруг вспыхнут припадочным благородством — и тут же погаснут. Как не вспомнить афоризм Г.Ибсена: "Добро есть зло, когда оно мгновенно”. Другие не вспыхивают и не гаснут, они стынут в своем беломраморном величии, это рыцари "без страха и упрека”. Сказать ли правду? Такие не интересовали меня никогда. Круглосуточное совершенство утомительно, как засуха. Как это — "без страха”? А как же такая естественная для человека боязнь за близких, например? Как это — "без упрека”? Это только о мертвых — хорошо или ничего! Ходячая добродетель — это ползучая скука. Живой человек ошибается, ушибается. Он горяч, прекрасно пристрастен.
И вот из таких-то — бесконечно живых, страстных и одержимых — получаются настоящие рыцари. У каждого такого рыцаря непременно есть своя мечта, своя цель, и он движется к ней неуклонно, как стрела, которая ведь не умеет лететь зигзагами. И еще: он не потерпит никакой несправедливости, даже если она произошла тысячу лет назад, и даже если все записные историки устало смежат глаза: что, мол, теперь об этой давней несправедливости (или даже злодеянии!) говорить, поезд все равно давно ушел... Ну нет! Рыцарь по призванию будет, как столпник, стоять на своем и никогда, никому в угоду не назовет белым — черное.
Сказанное целиком относится к Зорию Балаяну. С юности привлекали его задачи неразрешимые, цели недостижимые. Молодой врач, оказавшийся на Камчатке не с тем, чтоб "отбыть” обязательные после института три года, а чтобы обосноваться там капитально, — он и там, на краю света, захотел заглянуть за этот край, изъездил "всю тундру и тайгу”, исплавал все реки, организовал и возглавил экспедицию на собачьих упряжках от Петропавловска-Камчатского до Ледовитого океана... А его путешествия по родной Армении? Как вам нравится такое намерение: "Не пропустить ни одного (да, да! — С.С.) населенного пункта, испить из всех родников”. И наконец "написать книгу, которая, не знаю, как для современника, но, уверен, для будущих поколений очень даже будет нужна. Главное, чтобы в ней была Правда”. "Правда” — написано здесь с большой буквы, как имя собственное. Дульсинея, например, которой служил Дон Кихот. А Зорий Балаян столь же безоглядно, по-рыцарски служит Правде. Он написал уже не одну, а более шестидесяти книг, и все они правдивы, до запятой. Правда многолика, но она не может быть двуликой. Образно говоря, она может быть Шивой, но Янусом — никогда!
Многолик и сам Зорий — врач, путешественник, известный писатель... Все это титулы общеизвестные и общепринятые. А я вот хочу прибавить к ним и такое неофициальное звание, как рыцарь Правды. А еще он, конечно же, заслуженный покоритель пространства, побратим чаек, альбатросов и облаков.
В юности многие переболевают романтикой, словно корью. Потом, с годами и житейской умудренностью, это проходит... У Зория Балаяна не прошло. У него романтика — группа крови. И две операции на сердце не смогли заставить это сердце биться благоразумнее.
"И вот, когда уже, казалось, все осталось далеко позади, как полдень — для вечерней зорьки, вдруг встречаешь в горах не то корабль из книги писателя Костана Заряна, не то Ноев ковчег... Увидел настоящее парусное судно... Что это за явление такое? Для чего оно стоит в центре Еревана? Кто эти ребята, которые то поднимаются по крутому трапу на палубу, то спускаются на асфальт... Трудно поверить, но я осязаемо чувствовал, что это — судьба, и что я... буду писать книгу”. Так и случилось!
И когда небольшое деревянное парусное судно, построенное членами экипажа по миниатюрам средневековых армянских рукописей, отправилось в беспримерное плавание по семи морям, а затем и по океанским просторам, — конечно же, на борту его оказался и Зорий Балаян. Летописец, матрос и комиссар! С ним отправились и все нужные книги, "тяжелые, как соль” энциклопедические словари, его "железная леди” — пишущая машинка. "Железная леди” наравне с экипажем противостояла штормам, и прямо на борту создавалась увлекательнейшая книга-летопись, которая сейчас лежит перед вами, уважаемый читатель. Запальчиво предав в свое время анафеме беллетризм, Зорий Балаян нашел-таки наиболее желанный и для него, и подходящий для "Киликии” жанр эссе, путевых заметок и дневниковых записей. "Подходящий для "Киликии” — сказано не для красного словца, ибо "Киликия” для летописца ее — лицо одушевленное, все тонко чувствующее, и беседы с нею составляют неотъемлемую и очень важную часть книги. В этих беседах Зорий Балаян раскрывается и как острый публицист, и как философ, и, что особенно важно, для меня по крайней мере и как поэт, которым он был и остался по своему мировидению, образу мыслей и строю чувств. Историк, географ, этнограф — да всем этим, хочешь не хочешь, должен стать летописец такого легендарного плавания! И матрос, и врач, и комиссар, а позднее — и начальник экспедиции! Но за всеми этими строками стоит и поэт, и художник, все зорко замечающий — и пропускающий через свое сердце. Сколько блокнотов исписано (что не так-то легко в качку, в шторм!), сколько беглых, но изящных и точных зарисовок сделано (книга дает возможность ознакомиться с рисунками автора). "Художник мыслит кистью” — сказал О.Бальзак. А писатель мыслит образами и рисует словом, и словесные его картины не менее впечатляют, чем картины самых известных художников-маринистов... Вот, например, как описан — нет, воссоздан! — закат, увиденный в океане: "Горизонт переливается всеми цветами радуги. Но есть нечто стендалевское в этом пожарище — преобладание красного и черного... Над горящим шаром проходят черные-пречерные живописные мазки, чуть выше которых виднеются черно-серые фигуры различных животных и рыб... Неожиданно гигантский коричневый занавес, сползая вниз, закрывает собой солнце, и буквально через мгновение все цвета сливаются воедино... Все вокруг солнца розовеет, и появляется яркая контрастная дуга темно-красного цвета, которая с каждой секундой становится все ярче и все массивнее”. Описание, достойное хрестоматии!
Так же пристально вглядывается Зорий Балаян и в души людей, и в лицо времени. И не только всматривается — стремится запечатлеть, остановить мгновение, необязательно прекрасное, но — характерное, задевающее за живое, вселяющее и тревогу, и надежду. "Я никогда не расстаюсь с блокнотом...” "Я работал даже в самолете...” И на борту судна. И везде. И всегда. И правильно: ведь он же — настоящий рыцарь печатного образа! А рыцари, как известно, даже спят в латах...
Я думаю, что начавший читать эту книгу прочтет ее не отрываясь и сам словно бы совершит это путешествие — увлекательное и поучительное. Со мной, например, именно это и произошло. Книга так достоверна и художественно убедительна, что даже голуби на подоконнике моей московской квартиры стали казаться мне чайками, а в ушах стоял шум океанских волн... И так ясно виделись и "Киликия”, и Зорий Балаян, стоящий у мачты в штормовке, с неизменным блокнотом в руке... И сами собой написались стихи, несколькими строчками я и хотела бы завершить свое слово о нашем армянском Хемингуэйе.

А Зорий Балаян стоял у мачты —
был репортаж им в дикой качке начат,
И он глядел в блокнот: каракули там что-то
напоминали... Спину кашалота?
Морских ежей? Угрей, свернувшихся в клубок?
Он разберет... Ему поможет Бог!
Горгона усмехалась — вот медуза! —
и вспоминала про развал Союза.
Медузы и Горгоны — все такие!
А Зорий размышлял о Киликии.

Сергей САРИНЯН

ДОРОГА В ПРОШЛОЕ И В БУДУЩЕЕ

...Неуемная страсть к приключениям, безошибочный инстинкт путешественника, морехода у Зория Балаяна, что называется, в крови, они неизменно сопутствуют всем его устремлениям, мечтам и даже иллюзиям, сообщая им яркий эмоциональный заряд. "Дорога... кроме прочего, несет в себе и философскую, и даже некую библейскую нагрузку”, — пишет Зорий Балаян. Именно поэтому дорога стала для него не просто увлечением — она стала его творчеством: вспомним "Голубые дороги”, "Дорогу”, "Ледовый путь”, "Белый марафон”, как, впрочем, и "Очаг” и "Между адом и раем”. "Даже во время войны в Арцахе мне снились мои сны, подтверждающие, что это все было не какое-то хобби, не какая-нибудь мания, привычка, романтика ради романтики, а это — я, моя суть, моя Божья искра”. И вот в эти "биогенетические” раздумья писателя вторгается чудесное видение древнего судна, рождающее в его душе поэтическую оду.
Жанр репортажа имеет свои стилевые особенности и широко охватывает самые разные сферы восприятия. Путевые заметки Балаяна — это и яркие картины плавания с его спокойным дрейфом и штормами, опасными ситуациями и остановками в портах, и повседневное бытописание морского путешествия. А еще это встречи с людьми, представленные в виде отдельных сюжетов-новелл и преподнесенные читателю в излюбленной автором манере: с философскими раздумьями, с экскурсами в историю, с уместными и точными вкраплениями в повествование мудрых мыслей классиков. Все это вместе способствует не просто национальному восприятию понятия "Киликия”, но и общечеловеческому интересу к ее истории.
Балаян весьма оригинально толкует понятие "путевые заметки”, считая их жанром не только литературным, но и историческим. Основатель этого жанра Геродот считал, что путешествие само по себе — это наука, и спустя долгие века ему вторил Альбер Камю: "Путешествие, как самая великая и серьезная наука, помогает нам вновь обрести себя”.
И здесь Балаян снова сопрягает понятия "цель” и "необходимость”, подчеркивая на этот раз, что все, связанное с "Киликией”, можно определить не столько словом "цель”, сколько понятием "необходимость”.
Примечательны слова автора о психологическом настрое человека, вышедшего в море, о настрое, который придает всему путешествию некий своеобразный оттенок. "Поразительно, как меняется человек в море! Думается, тут дело не только в том, что он находится в непривычной среде, в каком-то новом для него физическом, физиологическом, климатическом, психологическом состоянии, но и в иных пространственных и временных измерениях. Здесь самым назойливым, самым болтливым твоим собеседником являешься ты сам, твое второе "я”, в котором пробуждается некий одинокий философ-отшельник”. Если лейтмотивом первой части "Моя Киликия” была история Киликийского Армянского государства, то одна из главных тем второй книги — совокупный портрет 2005 года (года второй экспедиции) с его национальными и геополитическими реалиями. Однако сказать так — означает не сказать ничего. Вторая книга представляет собой целую цепь размышлений, чувств, ассоциаций; мысль автора поражает своей неохватностью и неиссякаемостью. Повествование настолько разветвлено и настолько много в нем отступлений, что на первый взгляд оно может показаться даже непоследовательным, лишенным строгой подчиненности теме, идее, сюжету. Автор, минуя все преграды во времени и пространстве, дает такой поразительный объем информации, что читатель словно зримо видит пульсацию его мысли. История, культура, архитектура, экономика, обычаи самых разных народов, сложнейшие философские категории, античные философы, политические деятели древности и новейших времен — всего не перечислишь. Но эта кажущаяся на первый взгляд разорванность сюжета подчинена одной-единственной теме — теме любви к Отечеству. Красной нитью проходит через всю книгу боль за вековые его утраты, горечь потери Родины, ее былого величия, тревога за ее настоящее и будущее.
Когда авторское романтическое воодушевление перехлестывает через край (это уже третья часть — "Возвращение”), воображение его рисует некую красивую утопию: "Стоя на борту "Киликии” и пристально глядя на вершины "гор Араратских”, мы думали о том, что ничего не изменилось с допотопных времен. Сегодня так же, как и тогда, "велико развращение человеков на земле”. Мы думали о том, что суда, кроме прочего, строятся для того, чтобы, как с Ноева ковчега, обозревать будущее. В этой связи "Киликия” сделала самое важное. Она на практике осязаемо напомнила не столько нашим соотечественникам, сколько миру, что нельзя, немыслимо и даже грешно рассматривать Армению в рамках нынешней Республики Армения”.
Мне остается только сказать, что трилогия Зория — произведение исключительное и неповторимое, которое останется в истории нашей духовной культуры как один из памятников классической армянской повествовательной литературы.
В своей книге Балаян упоминает сотни имен, и в этом ряду с особой теплотой звучит имя Сильвы Капутикян. Отношения публициста и поэта — пример исключительной духовной близости, отмеченной высокой красотой. Памятуя об этом, я и завершаю свое слово отрывком из письма Сильвы Капутикян, написанного семь лет назад, на семидесятилетие Зория Балаяна.
"Дорогой Зорий, с теплотой и лаской старшей сестры поздравляю тебя с семидесятилетием. Тяжелое детство, безрадостное юношество, отважная авантюрная молодость, вдохновенная целеустремленная зрелость — таковы были эти прожитые семьдесят лет. И теперь ты полон мудрых, несуетных размышлений перешагнувшего этот рубеж человека.
Снова и снова поздравляю тебя, и удивляюсь тебе, и восхищаюсь тобой, ибо, невзирая на метаморфозы времени, невзирая на несколько перенесенных операций на сердце, ты остаешься все тем же романтиком, все тем же безумцем, который продолжает свое дерзновенное плавание в бурных водах жизни — начиная с плавания на самодельном плоту по широководным сибирским рекам до бороздившего волны веков парусника "Киликия”.
"Многие лета!” — сказали бы наши густобородые киликийские отцы”.

НАЕДИНЕ С АЛИШАНОМ

Если бы меня спросили, что дало вам плавание на "Киликии, то прежде всего я бы ответил: "Киликия” дала мне Киликию. А потом, извинившись за каламбур, вдался бы в раздумья. Дело в том, что я сам часто задавался какими-то софистскими вопросами. К примеру, представляете ли мир, скажем, без Аристотеля и Сервантеса? А без Нарекаци? А без Шекспира? Правда, это все очень космическое. Можно и на землю спуститься. Скажем, я лично представляю ли сегодня свою жизнь без плавания на "Киликии”? Об этом я много говорил в настоящей книге, имея в виду и преодоление себя, и страсть, и страх, и боль, и любовь, и смерть, и еще множество тем, которые на море раскрываешь иначе, чем на суше. Но вот если сузить комплекс вопросов до "прежде всего”, "больше всего”, "самое-самое”, то я бы сказал так: "С высоты XXI века прежде всего разом и в одночасье взглянуть вглубь веков, прожитых Арменией”. "Больше всего действенно подумать о финише Киликийской Армении”. "Самое-самое главное это то, чтобы я сумел убедить моего читателя хотя бы на миг проникнуть вместе со мной вглубь веков и увидеть все своими глазами”. Это не только интересно, это поучительно. Я неожиданно сделал для себя выводы, извлеченные из уроков Алишана и других киликиоведов. Без пяти лет три века просуществовала Киликийская Армения. Напомним, что общий возраст Армении насчитывает (со времени победы нашего праотца Гайка над Белом) сорок пять веков. Целая вечность. На фоне этой вечности всего три века и вдруг — такая богатая, если не сказать неповторимая, уникальная история.
За относительно короткий отрезок времени возродилось новое могущественное государство, в котором население по существу состояло из беженцев, переселившихся из ближних и дальних регионов исторической Армении. Самое удивительное было то, что сразу после образования государства возникли новые очаги и центры армянской культуры. Современников поражало то, что целые потоки беженцев, не успев еще обустроить собственный быт, как подчеркивают Алишан и Микаелян, в Тарсе, Сисе и других городах, а также в Кармираванке, Дразаке и других крупных монастырях открывали школы, создавали не просто библиотеки, а целые хранилища рукописей. Оставляя свою "малую родину”, лишившись очагов, нажитого богатства, эмигранты привозили в Киликию книги и рукописи. Когда же изгоняли завоевателей, то рукописи эти переписывали, а оригиналы отправляли домой. Вскоре такая вот частная инициатива стала нормой государства и, как пишут историки, "в Киликийской Армении большое внимание уделялось собиранию, переписыванию и изучению армянских рукописей предыдущих веков, а также созданию литературных, богословских и научных произведений”. Кстати, Алишан был первым, кто спустя века разгадал суть мудрости киликийских армян, которые создавали целые школы профессиональных переписчиков древних рукописей, видя в этом стратегический смысл. Исходя из горького опыта, армянин не мог не подумать действенно о судьбе своих духовных ценностей. Так что переписчики бесценных рукописей не только занимались их тиражированием, но и спасением. Нам сегодня только остается гордиться подвигом наших предков, благодаря которым сегодня в Матенадаране и других хранилищах древних рукописей хранятся тысячи созданных в Киликийской Армении манускриптов, в том числе и несколько сот истинных шедевров, украшенных неповторимыми миниатюрами.
Авторские книги Гевонда Алишана, как уже говорилось, стоят на полках большого старинного шкафа. Я брал их в руки, помня о том, что множество раз их касались руки автора. В шкафу том хранятся также книги других авторов, и в них есть пометки, сделанные рукой Алишана. Ровно четыре часа кряду я читал отдельные страницы и абзацы, время от времени подходя к столу, чтобы сделать записи в блокноте. Читал какие-то куски и автоматически переносился в сегодняшнюю Армению. В ту ночь я часто вставал с постели и брал в руки монографию Грикора Микаеляна, обнаруживая на многих страницах схожие с Алишаном мысли, которые тоже переводили меня в сегодняшнюю Армению.
Я в свою очередь довольно часто отсылаю читателя к великому Левону Второму-Левону Мецагорцу, Левону Мецаахту, Левону Барепашту. С его именем связано реальное могущество Киликийского Армянского государства, с армией и флотом, законодательством, дипломатией и многими другими подлинными и полноценными государственными институтами. Однако не следует забывать, что более чем за сто лет до того, как Левон Второй стал главой Киликийской Армении, а затем и воссел на царский трон, страну собирали и строили его предки Рубиняны. И, читая Алишана, невольно думаю о нынешней Армении, которая как государство не сегодня родилась, а строилась и строится на базе двух полноценных Армений, население которых в основном, как это было в Киликии, составляли беженцы. Само карабахское движение зародилось в недрах первых двух республик. И народ поднял знамя независимости тогда, когда крепко стоял на ногах и был сыт. Экономика Советской Армении держалась не только на общесоюзной державной интеграции, но и на собственной науке, технике, высокой технологии, фундаментальной и прикладной науке, мощной системе образования и однопартийном управлении хозяйством. И я в ходе плавания чуть ли не вслух говорил в своем монологе судну, что наша независимость, наши закономерные победы вовсе не упали манной с неба. Они были детищем, кроме всего прочего, экономического подъема, общественного прогресса и духовного взлета нескольких поколений.
Нечто подобное было и в тогдашней Киликии до обретения реальной независимости и могущественного царства. И тогда, и теперь все началось с сохранения рукописей. Писатели и ученые, творя в свободной Киликийской Армении, не забывали землю, которая родила их, не забывали свою малую родину. Вот что пишет профессор Микаелян, опираясь на труды Алишана: "На новых местах, в Месопотамии и Киликии, армянские писатели и ученые, не порывая связей с родиной, создавали такие произведения, которые в одинаковой мере относились к армянам, проживающим как на родине, так и в эмиграции, равно ценились теми и другими и вошли в общий фонд культуры армянского народа”. Такая вот народная философия на практике привела к тому, что могущественной стала сама Киликия, само армянское государство с его неповторимым в те времена гражданским и военно-морским флотом. Чтобы не быть голословным, я шепотом озвучил в комнате Алишана просто такой впечатляющий абзац: "Если в XI-XII веках своими произведениями главным образом выделялись армянские писатели — выходцы из Великой Армении, то в конце XII и в XIII веках большое значение приобретают культурные центры и писатели Киликийской Армении”...
Я здесь хочу прервать цитату. Очень уж хочется комментировать. Скажем, почему это именно в конце XII и в XIII веках появились свои кадры, свои гении — к примеру, такой, как великий врач-ученый Мхитар Гераци? Ответим на этот вопрос словами Алишана: "Этому в значительной мере способствовали экономический подъем страны, общественный прогресс и военно-политические успехи Киликийского Армянского государства”.
* * *
В своих монологах я не раз рассказывал судну о военно-политических успехах Киликийского Армянского государства. Успехи эти, в частности, сводились к тому, что Киликийская Армения не только создала морские законы, принятые во многих странах Средиземноморья, но и при необходимости силой (особенно в борьбе против пиратов) претворяла их в жизнь. С мнением Киликийской Армении считались, с ней, как не раз говорилось, подписывали серьезные межгосударственные соглашения. Государство набирало силу и могущество, кроме прочего, благодаря тому, что и царь, и чиновники считались с мнением деятелей литературы и искусства. В то время как церковь зачастую брала на себя губительную роль жесткой и жестокой средневековой цензуры. В монографии "История Киликийского Армянского государства” читаем на этот счет: "Хотя господствовавшая в Киликии феодальная церковная идеология, безусловно, тормозила свободное развитие науки и литературы, тем не менее в XIII веке в Киликийской Армении было создано немало ценных произведений науки и искусства, из которых некоторые содержали зачатки культуры Ренессанса, не получившие, однако, из-за целого ряда неблагоприятных причин, дальнейшего развития”.
Увы, новейшая история показала, что в печальный список "неблагоприятных причин” входят и пагубный раскол, и зловещие распри, и смертельная междоусобица в обществе, в народе, в стране. В дни, когда "Киликия” находилась в исторической Киликии, я, можно сказать, стал всамделишним киликиоведом. День и ночь бродил по сирийской части Киликии, а через неделю, вернувшись на судно, внимательно рассматривал отснятые ребятами кадры исторических раритетов легендарных киликийских портов. Читал и перечитывал все, что было в моей судовой библиотеке о Киликии. Исписал отдельную тетрадь. Где-то между Афинами и Дубровником весь собранный материал, в который уж раз пропустив через себя, передал целой прорве машинописных страниц. Однако сейчас, когда поход окончен, когда в прямом и переносном смысле слова в светлой комнате Гевонда Алишана я дописываю последние страницы книги, я не могу, как уже говорилось, молчать, сознавая, что только глубоко уважаемые мной историки от Бога могут проводить исторические параллели, проводить точные параллели и ассоциации. Лишь пользуясь щедростью Алишана и других историков-киликиоведов, считаю своим писательским долгом или даже правом летописца экспедиции "Киликия” привести всего лишь несколько исторических фактов. Очень надеюсь, что более пространные комментарии сделают сами читатели.
Сегодня, когда мы (равно как и чуть ли не все бывшие союзные республики) ищем спасение в Европе, рвемся на полном историческом скаку в Европу, хочу привести цитату, которую в разном изложении можно встретить во многих монографиях о Киликии. Речь идет о десятых годах XIV века: "Правящие круги Киликийской Армении, видя активизацию агрессии Египта, все более и более свои надежды возлагали на Европу...” Честно говоря, Европа давала слово, что поможет, но при этом не говоря ничего о реальных гарантиях, ставила условие: "Соглашаться с требованием папства о создании унии армянской церкви с римской”. Слово "уния” переводится с латинского как "единение”, "союз”, "объединение”. Но во все времена оно носило иную, я бы сказал, утилитарную нагрузку. Ибо речь идет не только об объединении католичества, скажем, с Армянской Апостольской Церковью, а об "объединении с непременным признанием главенства Папы Римского” со всеми вытекающими отсюда последствиями.
История не знает ни одного примера, чтобы какой-либо народ, какое-либо государство когда-либо были спасены от агрессии завоевателей ценой предательства веры и даже вековых обычаев и обрядов предков.
В монографии "История Киликийского Армянского государства” приводятся примеры того, как попытки униями подчинить себе ту или иную страну наносили вред многим народам. Сами попытки уже были опасными. Так было с Украиной, Белоруссией, Византией и с Киликией. Социальная мудрость народа помогала предвидеть и упреждать беду. Исторический опыт подсказывал, что никто никогда не будет проливать кровь во имя только претворения в жизнь унии: "Население Киликии, — отмечается в упомянутой выше монографии, — относилось враждебно к католической вере, навязанной ему царем и Католикосом, предвидя в ней опасность ухудшения условий своей жизни”. Так думали не только простолюдины. "Часть феодалов и дворянство, не связанные какими-либо интересами с Европой, и низшее духовенство также противились унии”. Царский двор жестоко расправился с противниками унии... Арестовали активно выступающих против католичества. Многих из них — священников и мирян — казнили”.
На глазах у всего мира распадалось еще совсем недавно могущественное государство, но мир ничего не знал об этом, Европа лишь подливала масло в огонь, зажженный внутренними распрями, междоусобицей, расколом, гражданской войной, а в это время ликовали все без исключения потенциальные враги Киликийской Армении. Достаточно ознакомиться лишь с некоторыми оглавлениями глав исторических монографий различных авторов: "Обострение борьбы при попытке царя Ошина (1307-1320) распространить в стране католичество”; или: " Ухудшение международного положения Киликийской Армении”; или: "Продолжение переговоров с папством об унии в 40-50-е годы XIV века”, или: "Войны с Египетским султанатом в 40-50-е годы XIV века”; "Поездка латинофильской группировки знати в Европу совпала с осадой и захватом Сиса”.
Знакомясь с обширной литературой по истории Киликии, я пришел к выводу, что сегодня у нас есть настоятельная необходимость увеличить количество часов по истории Армении и особенно по истории Киликийской Армении. Три с лишним месяца, проведенные на борту "Киликии”, как уже не раз говорилось, не только перепахали душу, но и превратили судно в своеобразную машину времени, отослав на восемь веков вглубь истории. И вот в комнате пытливого исследователя Киликии я, казалось, осязаемо видел и чувствовал, как армянские писатели и ученые обращаются к Папе Римскому с размышлениями, в которых выражается беспокойство по поводу того, что враги армянского государства, спекулируя институтом унии, по существу противопоставляют католичество Армянской Апостольской Церкви, которой всегда была чужда религиозная нетерпимость. Военные стратеги, готовящиеся завоевать Армению, хорошо знали, что сила ее в вере.
Достаточно было вспомнить многочисленные легенды о всенародной битве за веру в Аварайре. Именно писатели и ученые хорошо знали, что, собственно, у папства нет никакой возможности оказать военную помощь. Попытки организовать крестовые походы всякий раз рушились из-за вечных неурядиц и вражды между странами, находящимися под церковным влиянием папства. Приведу еще одну цитату историка: "Несмотря на то, что уже около века правящие круги Киликийской Армении устремляли свой взор на Запад, надеясь на помощь, однако они кроме посулов и проповеди, ничего не получали. Обещания военной помощи оставались невыполненными, а обещания пап о скором прибытии на Восток крестоносцев для оказания помощи армянам всегда (! — З.Б.) оказывались лживыми”. Собственно, что могли поделать папы, если, как правило, всегда жизнь представляла объективные причины, с которыми надо всегда считаться и которые надо всегда учитывать. Опять приведу цитату: "С другой стороны, обострение между Англией и Францией исключало возможность организации крестового похода с участием этих стран, но правящая армянская знать Киликии этого не поняла”.
Как точно угадали армянские философы-пророки коварные замыслы стратегических противников Армении, которые сначала коварно провоцировали папство на то, чтобы использовать против армян механизм унии, а затем, чтобы расколоть армянское общество изнутри. Еще один исторический документ: "Одновременно в Киликийской Армении начались внутренние раздоры. Снова, как четверть века назад (примерно после смерти первого царя Киликии Левона Второго — 3.Б.), вспыхнула борьба за власть. Усилились также разногласия между приверженцами армянской церкви и сторонниками унии. Эти обстоятельства еще более ослабили обороноспособность государства (подчеркнуто мной — З.Б.)”.
* * *
Некая фантасмагорическая идея осенила меня в комнате Гевонда Алишана, до того невероятная, что даже неловко обнародовать ее суть и смысл. Нечто подобное со мной было в разгар Арцахской войны, после прочтения исторической, летописной, поэтической, публицистической книги Егише "О Вартане Мамиконяне и войне Армянской”. Я тогда, как и сейчас, в экспедиции "Киликия” не расставался с блокнотом, писал книгу "Между адом и раем” буквально прямо в окопах, и в ходе работы часто пользовался соответствующей литературой.
Я, что называется, разом проглотил шедевр Егише, а потом уже капитально изучал его с карандашом в руках. Вот тогда и возникла идея написать книгу с условным названием "Диалог с летописцем”. Я стал заготавливать вопросы, подгоняя их под "ответы” Егише. Однако время было не очень подходящее для литературных экспериментов. Ибо на войне как на войне. Потом, как это часто бывает, послевоенное время оказалось не менее тяжелым и сложным, чем фронтовое. И идея та канула в небытие. Но вот вдруг у Алишана вся эта фантасмагория вновь дала о себе знать. И уже речь идет не о диалоге с одним оппонентом. А с несколькими. Да какие "оппоненты”! Нерсес Шнорали, Вартан Айгекци, Нерсес Ламбронаци, Мхитар Гош, Смбат Спарапет, Левон Второй, ну и, конечно, Мхитар Гераци, как ученый-медик, опередивший свое время на века. И, разумеется, в "диалогах” надо поговорить с самим Алишаном и с другими историками, в том числе и с современниками (насколько я знаю, первый президент Армении Л.Тер-Петросян работает над монографией о Киликийском государстве). Беседовать с ними по душам, как это я делаю с нашей "Киликией”, олицетворяющей Киликию, которая ценой собственной жизни сохранила нам, подобно Аварайру, нашу веру.
Наши историки донесли до нас факты, свидетельствующие о рождении, становлении, расцвете и падении Киликийского Армянского государства. Однако сама эта богатейшая фактография ничуть не является самоцелью. Для нас факты ценны не только потому, что они являются аргументным доказательством, благодаря которым прекращаются споры. Историки изыскивают факты, чтобы их сопоставлять, чтобы выводить правила, чтобы, наконец, извлекать уроки. Как бы ни звучало банально, но скажем, что тот, кто не извлекает из истории уроки, обречен повторить ее ошибки, которые зачастую бывают судьбоносными, фатальными. К примеру, из всех "неблагоприятных причин”, из-за которых, как утверждают историки, рассыпалась страна Киликия, была всего лишь одна объективная — это смертоносная чума 1348 года. Все остальное в той или иной степени это были объективные причины, которые убивали в народе единство духа и чувство беспокойства за будущее. Конечно, падение государства можно было предотвратить уже потому, что объективные условия для этого существовали. Это развитая по тем временам экономика, наука, культура. Это высокая работоспособность. Это могущественный морской флот. Все было создано в пору, когда нация была сплочена, когда народ действительно сознавал, что пробным камнем истины является ЕДИНСТВО.

http://www.nv.am/lica/25782-qa-zoriy-razmishlyl-o-kilikiiq